Чекисты [Сборник] - Юрий Герман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ближе к весне хозяйка сдала комнату дачникам. Павел «опять остался без крыши над головой». И Федор, наконец-то, показал ему свою времянку, даже пустил — к себе жить. Надежда Волошина сказала мужу: «Еще какой-то оборванец появился. Сева, давай прогоним их, ей-богу, душа у меня неспокойная. Мне только Милку жаль». Всеволод ответил: «Жалеешь, а предлагаешь гнать. Пускай уж живут, не обращай внимания».
Как и прежде, к Федору частенько захаживал сосед Кожемякин. Павел, присмотревшись к нему, заметил: «Где ты, Федя, уж чересчур осторожен, а где — хлопаешь. Зачем он к тебе вяжется, этот Кожемякин? Трус, шипит себе потихоньку, только мешает нам свободно поговорить. Гнал бы ты его». Федор сказал, что ему и самому надоел Кожемякин, а что трус — это верно; не так давно ему здорово хвост накрутили; в своем институте кого-то продвинул помимо конкурсных экзаменов, что взятку брал — не доказано, однако из института поперли. Устроился по старой специальности и боится, чтобы на новой работе эта история не стала известна.
По совету Павла Федор теперь меньше откровенничал с Кожемякиным. Хотя уже многое, очень многое знал Кожемякин. Знал, но помалкивал. Теперь Кожемякин чаще разговаривал. с Милкой. А она всеми путями старалась изыскать средства на жизнь да на вино своему Феде: достала вязальную машину, мастерила на ней кофточки. Федор сказал, что можно заняться другим, более выгодным делом.
По его просьбе Милка раздобыла ему форму для отливки детской карамели «петушки». Заказали еще девять форм, оборудовали во времянке котел, достали краски, закупили сахару — и работа закипела: по ночам варили и разливали по формам тягучую сладкую массу. Сначала Федор поставлял «петушков» только Милке. Получит она из буфета сто штук на продажу, а Федор подбросит ей еще полтораста своих, кустарных — денежки в карман. «Петушковый трест» разрастался: нашлись и другие точки сбыта, кроме Милкиного лотка.
Павел ночевал во времянке не каждую ночь: опять у него завелась какая-то зазноба в городе. Но однажды и он был посвящен в тайну легкой добычи денег. Удивился: «И голова же у Феди! Все что-нибудь да придумает…» Федор сунул в котел деревянную мешалку, поднял, с мешалки потянулись красные тягучие капли. Федор поймал одну из них пальцем, попробовал и выплюнул обратно в котел, а палец ьытер об штаны: не готово еще варево…
— Ну и санитария у тебя, — передернув плечами, сказал Павел.
— А что? Сами, что ли, эти леденцы сосем? Пионерчики съедят, не сдохнут. Подсыпать бы чего покрепче сюда, да пока еще рано.
— Когда же не рано будет? — помолчав, спросил Павел. — Что-то ты мне тогда наговорил, а выходит — все брехня? Никто к тебе не едет, никаких знаков не подает. Мне уж и ждать надоело. Так всю жизнь и будешь петушками заниматься?
Федор отер ладонями помрачневшее лицо; приторносладкий пар оседал на нем, будто выступил пот. Сказал сердито:
— Не придут — сам буду действовать. Черт с ними. Неси щепок, а то прогорает…
Ранним утром возле ларька на набережной Обводного канала столпились дети: продавщица пришла заспанная, долго раскладывала товар. Нетерпеливые пальчики стучали в стекло: «Тетенька, а петушки скоро будут?» Подходили первые покупатели: кому спички, кому пачку чаю… Солидный мужчина, обмахиваясь газетой, попросил газировки. Продавщица подала ему стакан. Он посмотрел его на свет и вдруг спросил сердито: «Как вы стаканы моете? Почему грязные?» Ларечница ответила грубо, мужчина повысил голос. Возле ларька собралась толпа…
С корзиной, полной петушков, Федор только что приехал из Стрельны. Увидел толпу возле ларька и, никого ни о чем не спрашивая, пересел в другой трамвай. На «барахолке» он потолкался немного и купил себе старый, но чистый морской китель. Кто там будет приглядываться— китель это или белая куртка продавца? Через некоторое время уже торговал своей карамелью на платформе Дачное. То-то радости было ребятишкам!
Девочка лет десяти протянула дяденьке зажатые в кулачке деньги, но он сказал, что денег мало: «Скажи, детка, своей мамочке, что в моих петушках карамельки на двадцать граммов больше, потому они и стоят дороже. Поняла?»
Мамочка сидела в тени под деревом и читала. Выслушав дочку, задумчиво свернула газету и встала. Поискав кого-то глазами, вышла на площадь. Через несколько минут вернулась с милиционером.
В тот раз Федор отделался еще дешево: забрали у него товар, заплатил штраф. Обозленный до крайности, вернулся к себе. Накинулся на Павла: спит средь бела дня, дядя его кормить будет, что ли? Павел тер глаза, тряс головой; нашел в Милкиных запасах овсяную крупу, сварил кашу, подсластив ее сахаром. Федор ел, плевался и матерился. Сказал, что надоела вся эта мура до чертиков, уехать бы куда, закатиться года на три-четыре…
— А если все же придут оттуда? — спросил Павел.
— Черт их знает, когда они придут.
— Я же говорил тебе, что напрасно ты дожидаешься. Федор промолчал. А Павел собрался в город: хоть у своей зазнобы пятерку схватить взаймы…
7
— Объясните, что происходит: вы его забираете в Дачном, а я узнаю об этом от него самого? Кто такая «мамочка»?
— Обыкновенная мама, умная женщина. Позвала милиционера, тот его и забрал. Мы тут ни при чем. На Обводном — это мы, надо же было спасать ребятишек от его стряпни. Теперь, поскольку выяснилось, что ждать больше незачем, будем действовать, как намечено. Туда отправится другой сотрудник. А вы, Павел Николаевич, возвращайтесь к семье, отдохните дня три и принимайтесь за свою основную работу.
(Из служебного разговора)
Медицинский оптик Кожемякин привык к тому, что никто из заказчиков особенно им не интересовался. Но однажды, выписывая квитанции, почувствовал на себе пристальный взгляд; смотрел на Кожемякина молодой человек спортивного вида, такие в оптических магазинах обычно спрашивают защитные солнечные очки. Не поднимая головы, Кожемякин взял рецепт и удивился: плюс шесть диоптрий! Это только для старика… Ответил, что таких стекол нет. Молодой человек сказал, что очки ему нужны для бабушки, никак не может достать. При этом он назвал Кожемякина по имени и отчеству. Кожемякин струхнул: «Откуда этот хлюст меня знает?»— и буркнул, чтобы тот зашел перед обедом. Когда молодой человек явился снова, Кожемякин выяснил, что это один из его бывших студентов.
— Я слышал, при каких обстоятельствах вы ушли из института, но никак не рассчитывал встретить вас здесь. — «Студент» будто и не замечал, как ерзает Кожемякин от этих слов.
— Здесь никто ничего не знает, — сказал Кожемякин. — И вас я очень прошу… А очки для вас, то бишь для вашей бабушки, я обязательно найду.
Молодой человек заходил потом раза два или три, но как назло Кожемякину никак не удавалось достать редко употребляемые стекла; поговорив немного о том о сем, «студент» уходил. Наконец Кожемякин нашел стекла для бабушкиных очков, но теперь молодой человек куда-то провалился. А пришел снова в очень неприятный для Кожемякина день…
Ранним утром этого дня Кожемякина разбудил милиционер и пригласил участвовать в качестве понятого при обыске у гражданина Федора Гришаева, проживающего во временной постройке, принадлежащей владельцу соседнего участка Волошину. Кожемякин часто задышал, натянул на себя пиджак, чуть было не отправился в пижамных штанах, но вовремя спохватился.
Во времянке двое милиционеров осматривали все углы, пустые чемоданы, одежду. Третий милиционер писал протокол, еще один, стоя в дверях, посматривал, что делают остальные. Очень долго искали формы: Федор, сидя на топчане, зло издевался над «начальничками», что-то уж очень долго роются и вряд ли что найдут. Милиционеры пропускали его слова мимо ушей, все так же дотошно продолжался обыск. Потом ушли во двор. Во времянке с Федором остался только один, тот, что стоял у дверей. Скучая, принялся листать газеты, журналы, рыться в бумагах, разглядывать картинки. Федор проворчал:
— Одного человека брать — и сколько же вас, гавриков, нагнали! Тебе-то уж совсем, парень, делать нечего?
Милиционер застенчиво улыбнулся:
— Ты не сердись, дядя. Я ведь в милиции недавно, вот они берут меня с собой, чтобы приглядывался. Вроде как практиканта.
— Чудила, — сказал Федор. — Зачем в милицию сунулся?
— Да, а форма? — простодушно сказал практикант. — Глянь, какая баская… И сапоги дают.
— Деревня ты темная! — рассердился Федор. — На заводе тебе тоже спецовку дадут.
Так они мирно продолжали беседу о преимуществах разных профессий. Федор ругал милицию, а вообще держался спокойно — не первый раз его «брали»: еще до войны за ним числилось не то восемь, не то двенадцать судимостей за мелкие кражи и мошенничества. «Практикант» перелистал все бумаги, потом вышел во двор. Через несколько минут девять форм для отливки карамели были найдены в дровах. Вскоре Федора увезли.